Земля навылет[litres] - Геннадий Прашкевич

Юренев так желал этого, что не сразу понял: за стеной тихо.

Уснул ребенок, замолчали мужчина и женщина.

Юренев тоже уснул.

Утром, уже в городе, он специально задержался на перроне. Он хотел увидеть своих ночных попутчиков.

И не ошибся.

На перрон вышла маленькая замученная женщина. Она вынесла на руках плачущего ребенка и две вместе связанные сумки. А потом Юренев увидел мужа — плюгавого, растрепанного. Этот муж все время оглядывался, в его бегающих глазах застыла растерянность, будто он и впрямь что-то забыл в вагоне, потерял, будто его впрямь ограбили.

— Ты думаешь, этого достаточно?

Ия усмехнулась и шепнула:

— Я бы с удовольствием прочистила мозги доктору Бодо Иллгмару. Он улыбается, он любезен даже в своей мрачности, но я — то знаю, что бы он делал со мной, окажись я с ним в одной постели.

— А как быть с моими мозгами?

Ия улыбнулась:

— Они тоже засорены.

— А тот мужик из вагона? Вдруг он вообще все слова забыл?

— Ничего. Он уже давно научился новым.

— Бабилон, — пробормотал я.

— Ладно, — засмеялась Ия. — Держи себя в руках и дай мне монетку. Я позвоню из автомата.

— Юреневу?

— Да.

Глава XX

Плата за будушее

В настежь раскрытые окна столовой Дома ученых врывался нежный запах теплой травы. Доктор Бодо Иллгмар окончательно впал в мрачность, голландец, извинившись, пересел к киевлянам.

— Что-нибудь не так? — спросил я Ию.

— Все в норме. Минут через сорок Юренев придет в гостиницу.

Я полез за деньгами.

— Оставь. Расплачивается пусть Иллгмар.

— Его заставят выложить валюту.

— Тебе жалко? Это же для страны.

Мы рассмеялись.

Ия смотрела на меня с нежностью и благодарностью.

Я не понимал: за что? Я сказал:

— Идем.

— А твои бывшие подружки? — шепнула Ия. — Сегодня ты их не испугаешься?

Я сказал вслух:

— Нет.

Мы рассмеялись.

Выйдя из Дома ученых, Ия подняла голову.

Ночное небо усеяли яркие звезды.

Куда уплыло странное облачко?.. Куда уходит энергия туго сжатой пружины, брошенной в кислоту?..

Я хмыкнул.

Что за вопросы?

Мне ли об этом спрашивать?

— Все хорошо, — засмеялась Ия и облегченно вцепилась мне в руку.

В дверях гостиницы стоял швейцар. Увидев нас, он ничего не сказал, только выше задрал толстый подбородок: мол, можете проходить. На этаже молоденькая дежурная обрадовалась:

— Ой, вам все время звонят. Междугородняя. Женщина все плачет, говорит, вы про нее забыли.

Ия насторожилась:

— Ты кому-то давал свой телефон?

— Только Ярцеву. Наверное, ошиблись номером.

— Вы Хвощинский? Так? — дежурная смотрела на меня во все глаза. — Фамилия ведь такая?

— Такая.

— Вот вам и звонят.

Я молча отпер дверь, впуская Ию в обжитый номер.

— У меня коньяк есть, — сообщил я ей с веселым отчаянием.

Ия кивнула.

Я плеснул в стаканы.

Куда уходит энергия туго сжатой пружины, брошенной в кислоту?..

Наивный вопрос.

Мы выпили.

— Ты ему позвонишь?

— Зачем? — устало сказала Ия. — Он сам скоро явится.

Это голос ее прозвучал устало, сама она, как всегда, оставалась свежей. Черт знает, как это у нее получалось. Я совсем было собрался спросить ее об этом, но звякнул телефон.

Голос в трубке гнусно хрипел, захлебывался:

— Чё, бабу привел? Нормально, это завсегда так!

— С кем я разговариваю?

— Тебе еще объяснять, козел плешивый!

Я повесил трубку.

— Козлом назвали, — сказал я Ие. — Почему-то плешивым.

Ия печально усмехнулась.

А на меня вдруг напала словоохотливость.

— Ты меня в копейку оценила, — пробормотал я. — Ты говоришь, я вам эксперимент сорвал. А зачем вы играли со мной в темную?

Снова затрещал телефон. Я нехотя снял трубку:

— Слушаю.

Долгие шорохи, темный дождь, чужое дыхание…

Ветер насвистывает, скука, тьма…

Где это, Боже?

— Будете говорить?

Никто не ответил.

— Не обращай внимания, — сказала Ия, кладя голову на сжатые кулаки. Она была очень красива. Туйкытуй. Сказочная рыба, красивая рыба. — Ты тут ни при чем.

И испугалась, что я неверно ее пойму:

— Нет, ты тут как раз при чем. Просто не обращай внимания.

До меня дошло:

— Вы постоянно вот так живете?

— А ты нет?

Я хотел ответить: нет. И не смог.

Полог палатки, бегущие тени, металлический птичий голос, черт побери, не узнанное лицо…

— Но так нельзя жить, — кивнул я в сторону телефона. И хмыкнул: — Интересно, как лают тебя?

— Ничего интересного.

Длинный звонок.

— Ну чё? — голос был наглый, влажный. — Наколол дуру?

— С кем я разговариваю?

— Не узнает, — обрадовался неизвестный. И крикнул кому-то там рядом: — Не узнает, козел!

Я повесил трубку и улыбнулся:

— Опять назвали козлом. На этот раз, правда, не плешивым. И выговор искусственный. Это что? НУС?

Ия промолчала.

— Но смысл? Какой смысл?

— А какой смысл в автобусной сваре? — спросила Ия. — Тебя толкнули, ты ответил. Тесно. Все раздражает. Не поминай НУС всуе.

Я позвонил дежурной.

— Кофе, пожалуйста. И еще… Появится доктор Юренев, мы его ждем…

Положив трубку, я посмотрел коньячную бутылку на свет. Юреневу тоже хватит.

Дежурная явилась подозрительно быстро.

Кофе она не варила, принесла растворимый.

— Доктора Юренева этот спрашивал… — Она покрутила кудрявой головой, вспоминая трудное для нее имя… — Гомео… Нет, Гомек…

— Гомес, — подсказал я.

— Вот точно, Гомес. Он с бутылкой шастает по коридорам, говорит, у него презент для доктора Юренева. От всех колумбовских женщин.

Я поправил:

— Наверное, колумбийских.

— Ага. От всех колумбийских женщин, говорит, презент.

Не успела дежурная выйти, снова зазвонил телефон.

— Ну что, сладко тебе? — голос был подлый, девичий, проникающий в душу, нежный. — Шибко сладко?

— Ага, — сказал я.

— Тебе еще слаще будет, — многозначительно пообещала незнакомка и неожиданно звонко рассмеялась.

— Как думаешь, ему что-нибудь удалось? — спросил я, вешая трубку. — Разброд какой-то в природе.

Ия кивнула.

— Но чего он хотел от НУС? Как мог повторить эксперимент Андрея Михайловича, если записи практически не сохранились? И еще он говорил про какой-то запрет. Нельзя же всерьез прогнать такую сложную задачу в обратном порядке.

— Почему нельзя?

Я пожал плечами.